Николай Либан - Я пережил три времени [О семье, детстве и юности]
Я хочу от вас рассуждений об идее, об искусстве. Сейчас образовательный ценз очень снижен. Филологу не нужно заниматься религиозными вопросами. Сейчас другая психика, другой мир, более бедный. Последние исторические события сняли духовные страдания, само понятие духовно-душевных страданий. После революции были другие страдания: нет хлеба, нет денег на гроб, похоронить близкого человека не на что.
Сейчас не может быть Печориных, Вер, лесковских героев.
[Университет]
Я прочитал в МГУ 23 курса. И первый — «Северная агиография и монашество в северных монастырях».
Когда я работал замдекана на вечернем отделении, я сказал выпускникам: «Выше поднимайте стяг апостольского живого слова!»
Человек одного со мной круга и хорошо ко мне относящийся А.К. Старкова (преподавала английский язык) говорила: «Когда я служила у Ливана на ночном отделении…» Или: «Если Либан направил свои войска, значит он победит».
Еще в ИФЛИ я с Еголиным принимал экзамен по литературе у Твардовского. Твардовский написал «Василия Теркина». Герой с таким именем есть у Боборыкина. Но Твардовский утверждал, что он не знал этого автора и этого имени.
У меня всю жизнь была идея перевести энергию болезни на энергию постижения знаний, и тогда больного можно излечить. Я всю жизнь занимался больными.
А.Г. Соколов говорил обо мне, что писать у меня диплом — счастье, потому что я с каждым студентом работаю над каждым словом.
Ты обратила внимание, что работы, написанные по заказу, очень бесцветны, неинтересны? В них нет никакой мысли.
Сейчас идет грызня вокруг словаря Ожегова. Хотят объявить несостоятельной такую огромную работу. Переиздание словаря в первозданном виде без «г» и «ж», из-за которых разгорелась полемика.
Сергей Иванович Ожегов — очень талантливый человек. Лингвист.
Шведова — умница, с ясной головой (одна из дочерей Айхенвальда, который писал «Силуэты русских писателей»), Виноградов, когда она работала в МГУ, решил ее убрать, как «дочь эмигранта», в Академию наук, подальше от студента.
Я думаю, что Интернет не может быть системой обучения. Нажатием кнопки знаний не получишь. Важно, как человек ищет ту или иную книгу. Он и другие читает, отбирает нужное, ненужное. И сам этот поиск уже интересен и плодотворен.
Всегда надо помнить: милости хочу от природы, а не жертвы. (Надо отдавать людям столько, сколько они требуют.)
Я заступался за А.Г. Соколова. Он мне когда-то жизнь спас, когда я был тяжело болен. После моего выступления мне хлопали стоя. Но партрешение отменено не было, и деканом назначили Андреева. Потом был И.Ф. Волков, с ним у нас были хорошие отношения. Он сразу сказал: «Я ничего делать не буду».
Моя борьба с идеализмом началась на кафедре теории литературы, когда Г.Н. Поспелов всех пичкал Гегелем. А.Н. Соколов знал философию лучше Поспелова. Наука, знания раскрепощали человека.
П.Н. Сакулин — ясный. Он пишет мыслями, а не словами. Современные литературоведы пишут словами, которые не складываются в мысли.
Я пережил три времени, три формации. И не хотел бы пережить это еще раз. И ни в одном времени не было хорошо. (Как было на рабфаке: «Минус умный — плюс дурак».) Но я избежал всяких репрессий. Разве этого мало? Э.В. Гофман-Померанцева (профессор, доктор) мне говорила: «Давайте, Николай Иванович, соберем советский фольклор». Я сказал: «И что тогда будет? Мы с этим фольклором на Соловки поедем». Я понимал, откуда ветер дует: со стороны реакции или прогресса.
Движение диссидентов вовсе не прогрессивное явление. Сахаров открыл бомбу и ужаснулся своему открытию.
В академической среде главное кого-нибудь свалить, показать, что этот авторитет ничего не стоит.
А.Н. Соколов — автор учебника по литературе XIX века. Я был в соавторах первой редакции. Соколов кончил Духовную академию. Доказывал, что только самодержавие спасет Россию, церковь. Когда евреев выгоняли из МГУ, он приставал ко мне с моим мнимым еврейством. И тогда я ему вспомнил о самодержавии. А Василий Федорович Надеждин — очень яркая личность — говорил, что только революция откроет дорогу православию. В.Ф. Надеждин работал переводчиком в Тимирязевской академии, читал на многих языках. Погиб в ссылке в 30-е годы.
А.Н. Соколов ударился в бега, работал бухгалтером в колхозе в какой-то деревенской глуши и даже получил «Похвальный лист».
Галина Кузьминична Белоусова работала на кафедре, очень хороший человек. Хорошо ко мне относилась. Когда стали печатать мои лекции, она сказала: «Эх, Николай Иванович, что же Вы так поздно писать стали? Ведь сколько ума зря ушло!»
[О театре]
«Горе от ума» в постановке Мейерхольда мне не нравилось. Наверное потому, что я любил Малый театр. Мне казалось, что у Мейерхольда все неправда. Сцена пополам. Наверху — Чацкий, Фамусов. Внизу — три офицера. Читают стихи Пушкина «Пока свободою горим…» и другие. Декабристский дух комедии. От Грибоедова мало что осталось, а отсебятины много. Но там были очень красивые сцены: огромный рояль белого цвета, Чацкий в черной мантии. Это черное на белом смотрелось очень эффектно.
Искусство не может изобразить «как в жизни». Но обмануть зрителя можно. Его спектакли вообще очень запоминались, хотя я их не принимал. У Мейерхольда специально подчеркивалось, что это искусство, а не правда. Я, наверное, по натуре реалист. Мне близки передвижники. У Мейерхольда главный прием — гипербола, а я этого не люблю. Еще я у него помню «Рычи, Китай!» Помню Бабанову в роли китайчонка. Это было очень хорошо. Изумительно. Талантливо. Как она пела песню, вешаясь в знак протеста на двери каюты капитана. Там все держится на том, что капитан — зверь. Его понимает только дочь Но дочь обожает этого китайчонка. Он полон гордости и независимости. Это изображение жестокости и любви было замечательно показано. Там все держалось на Баба- новой, конечно.
Театр Мейерхольда был мне для полемики, для неприятия. Я там все смотрел, но ничего не принимал. Малый театр был мне для успокоения. А Камерный театр Таирова — это для души и художественного ощущения.
Алиса Коонен — моя любовь в 15 лет. Это было просто божество. Это актриса мирового звучания, мирового! То, что она играла, запоминаешь на всю жизнь. Это божественная фигура. В ней все было гармонично. Талант Коонен — в перевоплощении, когда веришь образу, когда забываешь, что это театр. Коонен — актриса слова. Декорации и все — это тонуло в актерском исполнении. Идеи Таирова, по-видимому, воплощались только в Коонен. Но у него все актеры были очень талантливы. Коонен замечательно играла и в концертном исполнении в Клубе железнодорожников. Когда она читала «Пер Гюнта», я плакал.
